Пестровка — магнит его жизни
Судьба художника Анатолия Ширманова многих удивляет — ну нестандартная ситуация! Сам же он никогда не пожалел о своем выборе
Молодой человек оканчивает художественное училище, ему предлагают должность оформителя при одном из райкомов КПСС в Пензе — по тем временам (а это 1968 год) престижно-о-о...
А он: «Поеду домой». Дом — в небольшом селе Пестровка, что в 12 километрах от Камешкира. Даже не райцентр! Что там художнику делать?
Об одиночестве и славе
Когда ехала в Пестровку к Ширманову, думала, мы поговорим о славе, об одиночестве творческого человека, то есть о том, как он его преодолевает. Но уже после начального общения стало ясно, что это вообще не про него. Слава есть у Ширманова, но она сама по себе, а он — отдельно.
В музее одного художника, который Анатолий Васильевич устроил в доме культуры, я спросила:
— Сколько здесь работ?
— Да разве в количестве дело, одну «Данаю» Рембранта повесить — и хватило бы, — ответил он.
Я поняла, художник не свои работы любит, а то, что на них изображено: родную Пестровку, ее обитателей, храм Покрова Пресвятой Богородицы и, конечно, ПРИРОДУ, которую боготворит.
А одиночество… Анатолий Васильевич рассказал, что к нему не раз заезжал Игорь Михайлович Мануйлов, философ, преподаватель, создатель картинной галереи на своей малой родине — в Неверкино. И как-то ночью они сидели на крыльце, смотрели в небо, и Ширманов стал излагать свою теорию о том, как подсчитать расстояние до ближайшей к нашей солнечной системе планеты в созвездии Центавра. Получилось очень много. Игорь Михайлович горестно подпер рукой щеку и воскликнул:
— Как мы одиноки!
Он подразумевал Вселенную. А как можно быть одиноким на теплой и ласковой Земле, если вокруг «чудо, называемое жизнью», как написал в одном из своих рассказов Ширманов?
И вся его жизнь, все творчество — не ради самоутверждения и демонстрации таланта, а чтобы воспеть простой крестьянский труд и быт, красоту своей малой родины, где для него каждая ромашка – живая.
Из рассказа «Тропинка»:
«На тропинке теперь хоровод белых ромашек. Потом загорается синим огнем цикорий. Они вместе будут украшать ее до поздней осени. Жар-птицей пролетает лето. И вот уже солнце светит словно через закопченное стекло. По утрам тянутся нити паутины.
«Милые вы мои, запоздали!» — я ласково беру в ладони одинокие ромашки. Лепестки цветов холодные, и мне кажется, они, греясь, прижимаются к моим рукам».
Разговор на колокольне
По моей просьбе Ширманов вытаскивает на крыльцо автопортрет.
— Сколько вам тут лет? — спрашиваю.
— Сколько дашь, — отвечает.
Легкое пренебрежение к собственной персоне не наигранно, и это придает художнику особый шарм. Ну, и юмор, конечно.
Мы с искусствоведом из Пензенской картинной галереи Ниной Санталовой (она поехала с нами, потому что влюбилась в Ширманова во время оформления его выставки, которая, кстати, работает и сейчас) по ошибке напились в его отчем доме воды, принесенной из речки. Испугались.
— Анатолий Васильевич, ничего не будет? — с надеждой спрашиваем.
Он так серьезно:
— Будет. Ждите через девять месяцев.
Расхохотались, забыли об опасениях. Кстати, ничего не было (правда, девяти месяцев еще не прошло).
На серьезный разговор Ширманов никак не шел. И только когда мы забрались на колокольню храма и стали оттуда обозревать окрестности, он как-то посерьезнел и начал отвечать на мои вопросы.
— Вы никогда не жалели об упущенной карьере в городе?
— А чего жалеть? Всех денег не заработаешь.
— Ну а среда профессиональная, которая дает человеку ресурсы и мотивацию для развития?
— Хо! Бывает, в этой среде потеряешь и то, что у тебя есть. По большому счету, художник стремится изобразить то, что создал Всевышний. А если на это не опираться, то такое убожество получается… Когда пишешь от ума, все пропадает. Или возникают мадонны с часами в голове, люди с головами собак.
— Поняла, на кого вы намекаете. Ну, есть авангард, сюрреализм...
— Однажды у меня краска пролилась на стол. Я ее мастихином счищаю и — на картонку. Потом глянул, думаю: «А ведь такое сейчас продают». Взял и ради интереса в рамку вставил. Тут приезжают из Москвы представители частной галереи Соколова. Купили несколько работ, потом на мою «абстрактную» живопись показывают: «Таких декоративных панно можете больше сделать?». Ну, я мастихином еще несколько штук намазал. Через два месяца приехали – купили!
— А когда вы начали рисовать?
— Да лет в шесть. Сижу на печке, рисую, в окошечко мерзлое гляну на храм – и снова рисую. В Пестровке я окончил начальную школу, а потом в Камешкире учился. Там в кружок ходил к художнику-любителю Василию Васильевичу Романову. Он ставил перед нами репродукции работ мастеров и велел делать копии. Я был увлечен художником Шишкиным. И вот, учась в шестом классе, пошел на свой первый пленэр в сосновый бор. Посмотрел вокруг и подумал: «Да, Шишкину до этого далеко». У меня в училище были прекрасные наставники, но высшим учителем я считаю природу.
Храм
— Сейчас поедем в мой отчий дом, — сказал Ширманов, усадил нас в свою скромную машину и повез.
Путь оказался длинным, хотя дом близко. Но какой красоты мы насмотрелись! И мучивший меня вопрос о том, почему этот талантливый человек выбрал жить в глубинке, отпал сам собой. И потом по себе знаю, что природа дает человеку чистую энергию, безусловное счастье (когда не надо искать повода во внешнем мире, совершать какие-то телодвижения — все внутри тебя, все просто так дается!).
Да, не зря Камешкир называют пензенской Швейцарией. Холмы, пригорки, с которых открывается вид на ярко-желтые поля подсолнухов. Березы и сосны, дубравы, озера и узкие шустрые речки...
— Сначала — в дом, потом в храм, — говорит по пути Анатолий Васильевич. — Нет, сначала — в храм, потом в дом.
ДОМ и ХРАМ — два магнита его жизни, два сокровища, два вдохновения – они постоянно возникают на его картинах (ой, не велел мне Ширманов использовать слово «картина», говорил, что это слишком высоко, лучше писать «работа»). Так вот, храм и дом изображены на десятках его картин, и ни одна не похожа на другую.
Холм зеленый под солнцем весны,
Богородицы храм — драгоценный кристалл.
Купола голубые, над ними кресты,
И село у подножья — его пьедестал.
Стихи, конечно, Ширманова — Бог его талантами не обделил.
Так вот о храме. Он построен в начале XX века. После революции 1917 года закрыт, превращен в хранилище зерна.
Анатолий Васильевич помнит, как их, школьников, посылали на работы туда. Он улучал момент и через горы зерна пробирался к оставшимся иконам. Детская рука стирала пыль – и проступали глаза святых, смотрели на мальчика строго, ласково и как будто с надеждой.
Пройдут годы и годы, частично разрушенный храм начнут восстанавливать. У художника есть картина «Трава забвения»: люди косят высоченную траву возле храма… Это начало 90-х, когда вспомнили о вере и начали восстанавливать церкви.
И сегодня храм украшен иконами, написанными Анатолием Ширмановым. И святые смотрят с них так же, как те, что благословляли его мальчиком.
Отчий дом
Мы были очарованы отчим домом. Здесь ничего не менялось, не переделывалось с начала XX века.
Построенный, видимо, для священника, дом отличается от обычных крестьянских: он какой-то многослойный, многодверный и просторный. А хозяйственные постройки (коих немало) — это уже дело рук деда и отца художника.
Долгое время здесь была мастерская Анатолия Васильевича (жилье у его семьи другое) — он писал в той самой комнате с печкой, сидя на которой делал свои первые рисунки. Но печка обессилела со временем, перестала согревать дом. Ширманов сопротивлялся, притащил буржуйку. Но когда в стакане стал замерзать чай, сдался и теперь работает в своем музее.
Но дом не обезлюдел. Летом сюда приезжает сестра художника, Александра. Она-то и встретила нас на седом крыльце приветливой улыбкой. Очаровательная женщина, заслуженный работник культуры, много лет была директором музыкальной школы № 4. Обладает высоким, красивым голосом и очень любит петь.
Пока мы помогали ей накрывать стол к чаю, наш фотограф Владимир Гришин, не переставая, фотографировал во дворе — там все старина и всё живописно. А когда хозяин вынес из сарая зыбку, в которой его и сестру качала мать, мы почувствовали себя в музее.
Интересная история связана с домом. Три года назад художник получил письмо из Франции от Владислава Изволенского, потомка священника храма Покрова Пресвятой Богородицы. Потомок писал, что его прабабушка, умирая, тепло вспоминала о Пестровке, где родилась, выражал желание побывать на прародине.
Анатолий Васильевич пригласил его, и тот приехал, гостил несколько дней.
— Что его больше всего заинтересовало? — спрашиваю.
— Яичница обычная, обширная, — отвечает с искорками смеха в глазах.
«Ну, все, — думаю, — конец серьезным разговорам». А уже и не хочется, потому что интересно, что за обширная-то?
— Из двенадцати яиц, — невозмутимо объясняет Анатолий Васильевич.
— И вы все это лопали за раз?
— Лопали!
Земное и небесное
… Как мы, люди, устроены? Лепимся к какому-то сообществу, чтобы проявлять себя, получать похвалы, самоутверждаться, жить в какой-то более-менее родственной среде, а ведь по сути – в стае. И вдруг кто-то один, как чайка по имени Ливингстон у Ричарда Баха, отделяется и летит в свою сторону, совсем не в ту, где много корма.
Так и Ширманов. От хлебной должности в городе он поехал на свою нищую родину, где некому было даже оценить его работы, сказать: «Вот тут пригаси, а тут добавь краски», где, откладывая кисть, надо было браться за косу и вилы, носить дрова зимой, а летом – тонны воды для полива огорода...
Талантливый художник оторвался от своего профессионального мира. А чего греться у чужих костров, когда можно развести свой? Он 25 лет преподавал рисование в сельской школе. К нему в
Пестровку едут всю жизнь друзья, коллеги зовут принять участие в выставках, заглядывают столичные галеристы.
Он никогда не чувствовал себя одиноким. Рядом любимая женщина, самобытные, интересные односельчане, прекрасная природа и возможность творить.
А над всем этим царит храм, соединяя земное и небесное.
Автор: Светлана ФЕВРАЛЕВА
Нашли ошибку - выделите текст с ошибкой и нажмите CTRL+ENTER
